Текст #000763

Мне посчастливилось. Я помню Симонова еще совсем молодым. Уже тогда было в нем многое из того, что впоследствии сделало его великим актером. Это прежде всего голос — в нем уже как бы самой природой были заложены все значения, все оттенки и весь драматизм тех бесчисленных слов, какие когда-либо ему придется произнести в сотнях спектаклей и фильмов. Голос, который уже в силу одной своей неповторимости не подчиняется законам придирчивой житейской «естественности» и диктуемым ею требованиям внутренней нюансировки. Голос, который вырывается из души актера, чтобы огненным потоком обрушиться на зрителей.

Можно подумать, что Николай Симонов один знал заранее, в какое мгновение его сценической жизни все, что в нем накопилось, вся энергия, которая внутри его сжалась с такой почти свирепой силой, вырвется наружу. Вырвется и выразит все, что жило и прежде в нашем сознании и воображении, но только благодаря его голосу, его таланту, его личности стало потрясшей нас реальностью. В этом, вероятно, как раз и заключается волшебство истинного актерского дарования. Оно обогащает нас не обязательно чем-то таким, чего раньше не существовало, а чаще всего тем, что уже давным-давно живет в непосредственной близости от нас или в нас самих. До поры до времени оно не замечается или игнорируется нами и только благодаря могучему актерскому прозрению и актерской подсказке окончательно входит в круг наших жизненных представлений.

Молодого, только что пришедшего в театр актёра пробовали в разных ролях, но одной из самых примечательных его работ той давней поры была работа над ролью прорицателя Тиресия из «Царя Эдипа», Зрителе совсем еще тогда не знали Симонова, голоса, его не слышали. Его возраст трудно было угадать под обликом вещего слепца. Но когда Тиресий заговорил, когда зазвенели, словно сыгранные на каком-то неведомом музыкальном инструменте, его пророческие речи, зрительный зал понял, что встретился в искусстве с чем-то действительно новым и значительным. Многое было еще несовершенно в симоновском Тиресии, и это было с педантизмом отмечено некоторыми из первых писавших о Симонове критиков. Не всюду были поняты и достаточно точно переданы актером стихи Софокла. Иногда ломался во взбудораженном ритме актерской речи их размер или возникали неожиданные интонационные про-заизмы. Но было зато нечто другое, более редкое, чем точное чтение стихов: истинное п всепобеждающее актерское воодушевление, поразительный «нерв», та степень отдачи роли, что в конечном счете искупает даже речевые промахи и интонационные ошибки, которые, как известно, прощать вовсе не следует. Даже самых придирчивых своих судей Симонов заставлял обратиться от эстетической арифметики к эстетической алгебре.

Симонов заявил о себе как личность, которой в искусстве должно и будет принадлежать свое особое место, он отдал своим героям учащенное дыхание, свою собственную сложность и собственную цельность. Вероятно, именно этим необыкновенно заразительным внутренним подъемом покорял он в таких ролях, как комкор Мехоношев из «Конца Криворыльска» или Павел Берест из «Платона Кречета».

Его героями были люди, уверенные в своей социальной правоте, плоть от плоти нового мира, полные душевного здоровья. Именно поэтому тот душевный подъем, с которым рисовал их Симонов, с такой силой передавался в зрительный зал и охватывал его. Здесь на vulkan kz бонусы за регистрацию.